воспоминания, ему было 75. Так вот, этот сторож, который действительную проходил до войны, неоднократно мне рассказывал (он уж забывал, что повторяется), как в одной из частей красноармейцы стали жаловаться, что в пище черви. Вызовут командира, – придет, проверит: и правда черви. Среди красноармейцев, значит, недовольство, а командиру грозит трибунал. Был, мол, среди младших командиров один смышленый. Однажды, когда он дежурил на кухне и уже получил все продукты, завхоз дает ему дополнительно баранью ногу, как бы от щедрости. Дежурный сообразил и эту ногу не положил в котёл, а завернул в тряпицу и зарыл.

Подали обед.

Дежурный при командире и спрашивает: «Как, товарищи красноармейцы, есть черви?». Те пошвырялись в мисках – «Нет», говорят. «А теперь, – говорит, – посмотрите одну вещь». Достает ногу, а она надрезана и там полно червей. Значит, надрезали, засеяли червями и опять надрез склеили – он на сыром мясе и не заметен, а черви там уж растут… – завхоз был вредителем, значит!

Спрашивать детали у этого сторожа: когда же завелись черви, и, что же, ногу не разделывали прежде, чем положить в котел – было без толку.

А еще был случай, – рассказывает он в очередной раз, много раз рассказанную историю, – это было уже в Польше, в Западной Белоруссии, значит. Часть стояла на реке, а по ту сторону немцы. И вот один командир попросил хозяйку – местную, у которой стоял на квартире, постирать ему бельё: подштанники, там, рубашку… Она постирала, и пошла полоскать на реку, а уж там всё известно.

– Что известно-то?

– Да там всё, значит, уже знают и сообщают: так, мол, и так.

Между разговорами на Лахте и рассказами сторожа турбазы – 50 лет, а как они – эти разговоры, похожи. Так, в разговорах, в наших поездках в город для нас проходили первые дни войны.

О миллионных потерях не сообщали, наш дом и похоронок не получал, и вообще о них я в то время не слышал. Видно их и не присылали, не до них было, кто их там считал – погибших, хоть бы как-нибудь очухаться – потом разберемся. А пока, чтобы как-то успокоить народ, как-то воодушевить, публиковались фантастические сообщения, как, например, уже 29 июня сообщалось о грандиозной танковой битве, в которой с обеих сторон участвовало до 4000 танков. Я помню две заметки, которые произвели на меня такое впечатление, что я их запомнил. Одна про то, как толковый расчет миномета выбрал позицию в небольшой группе деревьев рядом с дорогой, которая шла через болото, и пристрелялся. Когда по дороге пошла колона немецких танков, они подбили сначала первый танк, а затем последний и после этого расстреляли всю колону. Между прочим, я недавно слышал на радио подобный рассказ о действительном военном эпизоде, только в этом рассказе фигурировал не миномет, а наш замаскировавшийся танк, так что…. В другой заметке рассказывалось, как в бомбоубежище, заваленном во время бомбёжки рухнувшим домом, стоявший у окошка мужчина, чтобы успокоить женщин и детей сообщал им о том, как идут раскопки, о которых он, якобы, получал какую-то информацию через окошко. Когда их и в самом деле раскопали, оказалось, что этот человек не мог отойти от окошка, т. к. обе его руки были придавлены и размозжены рухнувшим сводом окошка, а человек этот был музыкантом, не помню скрипачом или пианистом.

Уже после войны, когда я хоть немного узнал о страшной обрушившейся на нас катастрофе в начале войны, я вспомнил про сообщение о танковом сражении на шестой день войны, и мне очень хотелось убедиться, что такое сообщение действительно было.

Случайно в 20-ю годовщину победы, перебирая старые подшивки из личной коллекции старого правдиста при подготовке юбилейного номера стенгазеты, я наткнулся на эту информацию от сов информбюро и снял копию. Попутно, я наткнулся на сообщение о том, что за год войны людские потери убитыми ранеными и пленными у немцев 10 млн., а у нас 4,5 млн.…Теперь газеты пишут, что мы за первый год войны потеряли много больше 4,5 миллионов, а немцы за первый год много меньше миллиона, но в то время это была оправданная ложь. Война шла страшная и все, что работало на победу, было оправдано.

Многие очень интересные эпизоды из той поры забылись. Вот, например Валик напоминает о таком эпизоде.

Однажды мы пошли в город пешком. Почему пешком – уж не помним. Вероятней всего, долго было ждать поезда. По дороге увидели большое стадо коров, которых угоняли от немцев; сопровождали стадо несколько женщин. Коровы были недоены и призывно мычали.

При входе в город на шоссе стоял военный пост, и мы остановились невдалеке, опасаясь, что нас задержат т. к. документов у нас не было, но на нас не обратили внимания и мы прошли. Кажется в этот раз, мы попали в кино, когда во время сеанса зажгли свет и объявили воздушную тревогу. Часть зрителей вывели из зала в бомбоубежище, но нас оставили, а потом показ фильма продолжили. Перед фильмом показали «журнал»:

Натурная съемка, почта, у окошка очередь. К окошку протискивается рисованный Наполеон и подает телеграмму:

Срочно, Гитлеру.

«Пробовал, не советую». Наполеон.

Бомбёжек ещё не было.

Фронт стремительно катился на восток, а Ленинград оставался как бы в тени нетронутым. В магазинах всё было, исправно ходил транспорт. Но отправить Валика к родителям было невозможно т. к. прямого поезда или хотя бы вагона из Ленинграда мимо Алпатова не было.

Одной из причин, побудивших тётю Люсю и дядю Марка отправить Валика в Ленинград, была некоторая его изнеженность и, как им казалось, нервозность. Для меня это выражалось его «причудами» в еде: он не ел масла и сала и «любил» шоколадные конфеты. Когда он ел колбасу, то выковыривал из нее кусочки сала. Для меня это было непонятно – кто же не любит конфет, да ещё шоколадных? Любая колбаса – это колбаса, зачем же из нее что-либо выковыривать?

Валику, как гостю, старались угодить. Питались мы с ним хорошо, нас выделяли и вот первое «военное» новшество: Валик признал, что если сливочное масло смешать с какао порошком, да добавить сахара, то оказывается это вкусно и такое масло съедобно! Карточки в Москве и Ленинграде ввели ещё 18 июля с одинаковыми нормами, но ещё была коммерческая сеть, где было всё по повышенным ценам, а нам с Валиком приходили денежные переводы.

Я вот сейчас думаю: почему правительство сразу не ввело жесткую экономию? И считаю, что это было, пожалуй, разумно. Само по себе, начало войны было для народа жестким ударом, – нельзя было его добивать ещё и жестким незамедлительным нормированием. К войне надо было привыкнуть, войти в войну, а, с другой стороны, введению нормирования должна была предшествовать большая подготовительная работа.

Приближалось время начала занятий в школе. Меня послали в город купить себе зимнее пальто. Взрослые понимали, что это надо сделать незамедлительно, но ехать со мной, кроме Валика, с которым мы повсюду ходили вместе, было некому. Мама была на работе, дедушка с бабушкой по тем представлениям были стариками: дедушке было 64 – т. е. меньше, чем мне сейчас, а бабушке ещё на 10 лет меньше, т. е. она не достигла ещё пенсионного возраста, но даже мысли не было, что они должны меня сопровождать.

Мы ходили по магазинам. В одном из скверов между домами снимались «документальные» кадры кинохроники, в которых артисты изображали пленных немцев.

Пальто я, помнится, купил в Гостином Дворе.

Я собирался в 7-ой класс и, кроме пальто, купил ещё учебник истории.

Блокада

Приехали домой, а дома всё вверх дном – жгут документы, письма и все, что может свидетельствовать о нашем лояльном отношении к Советской власти. Нам приказали немедленно выбросить в уборную каску, штык и другие военные вещи, которые мы натаскали, бегая по бывшей погранзаставе, чтобы сражаться с немцами. Мы даже ямку глубиной по колено вырыли, в которую можно было лечь лицом в сторону немцев, и которую мы считали окопом. В первые дни мы прибежали в какую-то администрацию, чтобы нас взяли сражаться, но им в то